Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]
– Потому что я его украл. Пусть господа журналисты думают, что это сделал кто-то свой. В комнате стол, во втором ящике красная сафьяновая папка с золотым тиснением «Е. Кузьмину от коллег», в ней документы. – Стол заперт? – Нет. – Сторож?
– Он уходит в полночь и возвращается минут через сорок. – Куда уходит?
– К воротам типографии, впускает ломовиков с бумагой. – Это стоит десять тысяч? – Да. Дранков взял со стола пачку денег. – Желаю здравствовать. Дергаусов тяжело посмотрел ему вслед.
«Иди пока. Только ключ и папку полиция найдет завтра у тебя в киноателье, а тебя самого, Бог даст, по весне, когда Москва-река вскроется…» У входа в кабинет его ждал Казимир Нож. – Где Дранков живет, знаешь? – Да.
– Воробья и Леху на моем моторе к нему во двор. Пусть глушат и в реку. А для тебя есть особое дело. Дранков зашел к Семену. – Ну как? Андрей достал пачку денег, положил на стол. – Это на свадьбу. – Сколько здесь? – Десять тысяч. – Неплохо. – Погуляем за счет Дергаусова. – Ну ты, Андрюша, орел.
– Ворон я, Сеня, общипанный ворон, клюющий падаль. Дай мне с собой что-нибудь. – Закуски, выпивки? – Всего.
Дранков ехал через заснеженный город и думал о том, что больше никогда не будет помогать Семену в его делах. Шантаж – не его призвание. У него и Наташи сегодня достаточно денег, чтобы снять фильму. А сценарий для нее напишет он сам. В новой ленте будут гореть склады, солдатиков он покажет в продутых ветром шинелях, а, главное, снимет всю тыловую сволочь, все жулье, делающее миллионы на солдатской крови.
Пролетка ехала не торопясь, колеса пробуксовывали на снегу. Через пару дней на санках придется ездить. Дранков подумал, что скоро Рождество, а там и Новый год, и ему стало легко и спокойно. Правда, когда пролетка свернула с Тверской и колеса застучали по булыгам Грузин, он вдруг почувствовал беспричинную опасность. Гоня от себя мысли о плохом, он все же вынул браунинг из заднего кармана, снял с предохранителя и сунул его в карман пальто. Держа корзинку в левой руке, Андрей вошел под арку и увидел, как от стены на него надвинулись двое в шинелях. Дранков выдернул из кармана браунинг. – Буду стрелять. – Попробуй, сука.
В руке у одного сверкнуло лезвие ножа, и Дранков выстрелил.
– А-а-а, – дико заголосил Воробей. Второй бросился на улицу, но натолкнулся на сыщика. – Целы, Андрей Васильевич? – крикнул сыщик. – Вроде, да.
В нескольких шагах от них, завывая от боли, корчился на снегу человек; второй с поднятыми руками стоял у стены. Из его подъезда на шум выстрела бежали двое агентов из летучего отряда.
– Ну какая же сволочь Дергаусов. – Дранков сунул браунинг в карман и, осторожно неся корзинку, пошел к своему парадному. Фельдшер закончил бинтовать ногу задержанного. – У меня все, господин начальник.
– Тогда иди. – Бахтин подошел к полулежащему на диване налетчику. – Кто послал? – Сами, карася грабануть хотели.
– Значит, сами. – Бахтин взял тяжелую трость, прислоненную к стене, и с оттягом рубанул по забинтованной ноге. Дико закричал задержанный. В комнату вбежали Кулик и Гейде. – Что?!
– А ничего – хамит. – Бахтин присел на стол, закурил. – Так кто послал?
Воробей зло посмотрел на него и процедил с ненавистью: – Да пошел ты…
Договорить он не успел. Гейде ножнами шашки изо всех сил ударил его по ноге.
Воробей даже не крикнул, а охнул тихо и потерял сознание.
– Смотри-ка, – удивился Бахтин, – а на вид вполне крепкий мужик.
Он взял графин с водой и вылил на голову налетчика. Тот застонал, задергался на диване. Бахтину не было жаль этого человека, всего час назад пытавшегося отправить на тот свет Дранкова. Да и не был он человеком в представлении сыщика Бахтина. Ежедневно ему приходилось сталкиваться со всей городской мразью. И если человек, попавший в сыскную случайно, укравший от голода, от нужды тяжелой, вызывал в нем сочувствие, то жиганье он ненавидел и был к ним беспощадным.
«Агент и кулак – вот главное оружие сыщика», – любил говорить Бахтин. Налетчик замычал, открыл глаза.
– Кто тебя послал, сука? – Бахтин подошел к дивану. – Не скажешь, останешься без ноги. – Казимир послал. – Нож? – Он. – А еще кто? Ну телись, сволочь, телись! – Хозяин наш, Дергаусов.
– Ну вот, видишь, как все просто, а ты, дурочка, боялась, – засмеялся Гейде. – Степан Николаевич, – сказал Бахтин, – распорядитесь о враче. В тюремную больницу его. Он присел на диван. – Как зовут тебя?
– Сомов Григорий, – сквозь слезы ответил налетчик. – Кличка? – Воробей. – Плохо? – Да куда хуже, господин полицейский.
Бахтин встал, подошел к шкафу, вынул бутылку водки, налил полный стакан:
– На, – протянул его Воробью, – выпей, полегчает.
К полуночи утихшая было метель опять закрутила. Снег залепил фонари, окна, и город погрузился в вязкую темень. Ветер слизнул с улицы прохожих. Да и кому в голову придет шататься по Москве в такое время. Казимир стоял в подворотне, напротив дверей редакции «Русского слова». Он приехал сюда минут двадцать назад, поэтому еще не успел замерзнуть. Но ветер был какой-то шалый, постоянно меняющий направление. То он нес клочья снега вдоль улицы, то вдруг врывался в подворотню и за секунду продувал ее холодом. Где же этот чертов сторож? Спит небось старая сволочь. А Дергаусов тоже хорош. Сказал нынче, что надо уезжать в Персию. Да зачем она ему сдалась, Персия эта? Какого дьявола он там забыл? Нет. Бумажки-то эти он возьмет. А потом пусть хозяин выкупает их у него. За хорошие деньги. Империалы. Только они нынче в цене. Казимир знал, где у Дергаусова «лабазы каменные», знал он, где Юрочка хранит свои денежки. Можно было бы вообще сразу поехать в Малый Козихинский, да и грабануть его. Пожалуй, он так и сделает. Сначала возьмет бумажки, а потом – туда. Благо пешком ходу десять минут. Пусть в свою Персию едет. Там край богатый, он себе еще наворует. А документы эти – гарантия. Пока они у него, Юрочка к легавым не пойдет. Ну, наконец-то. Казимир подождал, пока сторож скроется в метельной тьме, и перебежал улицу. Вот оно окно.
Казимир стал на выступ стены, толкнул окно. Оно поддалось. Он подтянулся и бросил свое легкое тело через карниз. Аккуратно спрыгнул в коридор, закрыл окно. Потом прислушался. В доме было тихо. Казимир вынул из кармана шинели потайной фонарь. Желтоватый кружок побежал по полу, осветил стены, вытертый ковер, стулья, диван прожженный. Он прошел в прихожую, поднялся по лестнице. Прислушался. Тихо. Коридор показался Казимиру бесконечным. Правда, ковер на полу глушил шаги, но все же некое чувство дискомфорта Нож ощущал. Он уже подумал о том, чтобы повернуть назад. Но ожидание на холоде, удачный прыжок в окно, тишина в редакции – все это успокоило его. Вот четвертая дверь. Казимир осветил замочную скважину, вставил ключ. Замок открылся сразу. Он толкнул дверь и вошел в темный кабинет. Полоснул лучом фонаря по плотно занавешенным окнам. Тяжелые портьеры закрывали их от потолка до пола. Подошел к письменному столу. Выдернул второй ящик, сверху лежала папка с золотым тиснением. Казимир достал ее… И тут вспыхнул свет. Из-за портьер выскочили люди с оружием. – Руки!
На него смотрели четыре револьверных ствола, в такой ситуации только обнюхавшийся кокаином человек мог начать сопротивляться. – Обыщите его. В комнату вошел высокий элегантный господин. – Ну что, Нож, отгулял? – Я не понимаю, о чем вы говорите. – Не лепи горбатого.
И тут в кабинет вошел Курантовский из варшавской сыскной. И Казимир понял, что влип. Бахтин подошел к столу.
– Ну, что, Калецкий, сами расскажете, как убили городового, или будем беседовать в сыскной?
Казимир посмотрел на сыщика и понял, что они знают много, а то, чего не знают, выбьют у него на допросе. – А что вы хотите узнать? – Кто убил городового и поджег склад. – Городового убил Дергаусов. – Из чего он стрелял? – Из маленького браунинга. – Чем докажешь?
– А у него в кармане шинели запасная обойма осталась.
И было это чистой правдой, потому что Казимир, уезжая из ресторана, повинуясь какому-то неосознанному чувству, сам положил ее в карман шинели Дергаусова. И именно это спасало его от виселицы, которая по военному времени вполне могла обломиться за убийство чина полиции. – Твоя роль?
– Я, господин начальник, только газолин принес.
Бахтин посмотрел на этого маленького изящного человека, на котором мундир Земсоюза сидел с необыкновенным шиком, и подивился, как в этом субтильном существе живет столько скверны.
– Господин начальник, я хотел бы поговорить с вами и паном Курантовским тет-а-тет.
– Любопытно. Господа, оставьте нас втроем, – усмехнулся Бахтин. Сыщики вышли.
– Ну, что же вы желаете нам поведать, пан Калецкий? – Господин начальник, я вам все расскажу о делах Дергаусова, если пан Курантовский забудет о моих варшавских шалостях.
– Шалостях, – засмеялся Курантовский, – а ломбард, а ювелирная лавка на Крахмальной… – Я сдам подельников.
